Душевные раны всегда оставляют шрамы

Вокруг нас все время что-то взрывается, затопляется, людей берут в заложники, убивают на улицах, обманывают. И при этом все мы постоянно нервничаем, борясь за благополучие свое и своих близких. Что же происходит с нашей психикой? Или человек действительно ко всему привыкает? Об этом и не только мы попросили рассказать директора Центра социальной и судебной психиатрии им. Сербского, академика РАМН, профессора Татьяну ДМИТРИЕВУ.

— ТАТЬЯНА Борисовна, с начала перестройки в нашей стране прошло 20 лет. Жители России пережили массу социальных и политических потрясений. С точки зрения психиатрии насколько сильно это отразилось на их душевном здоровье?

— К сожалению, отразилось. Мы ведем ежегодный мониторинг среди населения по двум позициям: каково количество вновь заболевших и сколько в стране всего больных психическими расстройствами. Так вот кривая по обоим показателям неуклонно растет вверх. Причем у всех — у взрослых, детей и подростков. В абсолютных цифрах сегодня в России около 3 тысяч психически больных взрослых (на 100 тысяч населения) и почти 4 тысячи подростков. Но нужно сказать, что количество больных тяжелыми психическими расстройствами — эпилепсией, шизофренией, слабоумием, маниакально-депрессивными психозами и т. п. — на протяжении многих лет практически неизменно. Весь рост заболеваемости идет за счет более легких, так называемых непсихотических расстройств. Это различные депрессии, неврозы, последствия личных и социальных стрессов. В год за помощью обращается более 7 млн. человек.

Богатые и бедные: диагноз одинаковый

СВЯЗАНО это в основном с тем, что с 1985 года люди пережили несколько тяжелейших этапов. Сначала рухнула идеология и система ценностей, что стало страшным стрессом в первую очередь для пожилых людей. Затем пришла проблема безработицы — стресс для людей среднего возраста. Наконец, произошло мощное расслоение общества на бедных и богатых, что вновь ударило по 30–40-летним и подросткам. Ведь подростковый возраст — это время физиологической, гормональной и психологической перестройки, когда все дремавшие проблемы и болезни обостряются. И когда в школе, где учатся богатые и бедные, выделиться стало возможным не умом и талантом, а шикарными вещами, украшениями, часами и т. д., это стало дополнительным стрессом для многих и многих ребят. Причем дети богатых родителей страдали точно так же, как их менее обеспеченные одноклассники, особенно если их в классе было меньшинство. Подростки вообще очень жестоки в вынесении приговоров своим сверстникам, поскольку еще не знают цену жизни и смерти. Опытные оперативники при виде картин наиболее страшных преступлений говорят, что это сделали либо психически больные, либо подростки. Кстати, это одна из причин, почему так спешно стали создаваться школы и колледжи для богатых. Родители защищали своих чад.

— Но сегодня, думаю, «богатенькие буратины» могут жить спокойно…

— Далеко не всегда. Сегодня психиатры столкнулись с проблемой эмоциональной депривации (лишение эмоций) у богатых детей. Представьте ребенка, у которого есть все, вокруг охрана, няни, гувернантки, водители. Причем они постоянно меняются, родителей с утра до ночи, а то и неделями он не видит, и постоянным другом для него становится его собачка. И дело дошло до того, что ребенок из-за эмоциональной привязанности к ней стал подражать в своем поведении собаке. Просто рядом не оказалось ни одного человека, к которому он бы испытывал более сильные чувства, чем к животному. Это проблема и взрослых тоже, которые, имея все, не видят собственных детей и при этом испытывают страх потерять все заработанное. Они ведь тоже оказались не готовы к таким быстрым переменам в нашей жизни. Должно вырасти несколько поколений бизнесменов, банкиров, топ-менеджеров, чтобы богатство стало составляющей частью жизни, а не доминантой над всем и вся. Другими словами, перемены ударили по всем слоям общества, и к нам обращаются в равной степени и богатые, и бедные. И диагнозы у них одни и те же: депрессии, алкоголизм, наркомании, неврозы, привязанность к сектам. Ведь если человек безуспешно ищет тепла, общения, эмоциональных отношений, то его тут же подберут те же сектанты. Так что ловля душ — это совершенно реальная вещь в нашем мире.

— Вы говорите о депрессиях. Но мне кажется, что эту болезнь сейчас с легкостью находят у каждого первого и человек становится источником дохода для психоаналитиков и фармкомпаний.

— Конечно, легкая смена настроения, в зависимости от сезона, погоды или размолвки с близким человеком, депрессией считаться не может. Это называется грустью, и никаких таблеток и психотерапевтических сеансов тут не нужно. Достаточно почитать хорошую книгу, посмотреть фильм, а лучше прогуляться в парке. Но если депрессия такова, что, несмотря на наличие семьи, работы, человеку трудно думать, двигаться, он сутками лежит в кровати,

накрывшись с головой, и даже не хочет есть, то без врача он уже не справится.

— То есть лекарства остаются основным методом лечения психических расстройств?

— Они, скажем так, дают наиболее быстрый результат. Сегодня есть настолько хорошие препараты, что позволяют человеку проявить все свои таланты, даже при наличии у него врожденных нарушений в психике. По сравнению с 70-ми годами, когда я заканчивала институт, это уже совершенно иная психиатрия. Иногда лекарства нужно принимать, чтобы предупредить или купировать приступ, иногда пожизненно, в зависимости от заболевания. Но человек — существо биосоциальное, а потому лекарства — это воздействие на биологию, которое должно обязательно подкрепляться словом, то есть психотерапией. Кстати, у психотерапевтов сейчас огромное количество очень действенных методов. Сегодня лечат театром, ваянием, живописью, даже макияжем. Например, у нас в центре при лечении детей из Беслана лекарства практически не используются.

— Татьяна Борисовна, бесланским детям, их родителям, всем, кто пережил страшные катастрофы или теракты, теперь всю жизнь придется находиться под наблюдением психологов?

— У человека, пережившего запредельный стресс, шрам в душе, в психике, конечно, остается на всю жизнь. Такие люди становятся более ранимыми, незащищенными, острее чувствуют несправедливость и, естественно, требуют к себе большего внимания, причем не только специалистов, а всех окружающих людей. Примерно 80% из них будут восстанавливаться в течение нескольких лет и восстановятся. Но 20% останутся жить с травмой до конца жизни, и им действительно будет нужна периодическая поддержка психологов.

Нормальный — значит не вредный

— СКАЖИТЕ, существует ли в психиатрии некая норма, определяющая поведение людей: этот нормальный, а этот уже нет?

— Медицинская норма — отсутствие болезни. Скорее можно говорить о норме социальной, которая очень сильно меняется вместе с обществом. В СССР был случай, когда старушка на первомайскую демонстрацию вывесила на балконе простыню с надписью «Долой Советскую власть!» — хотела пенсию побольше. Сейчас бы прошли мимо и не заметили, а тогда ее арестовали и вменили статью о призыве к свержению существующего строя. Затем признали слабоумной и поместили не просто в психиатрическую больницу, а в больницу тюремного типа.

И если сейчас митинги и пикеты никого особенно не задевают, то 20 лет назад, если на Красной площади кто-то разворачивал пикет, сами прохожие, идя мимо, крутили пальцем у виска. Это и есть отношение социума к норме и не норме.

Более того, психически больной человек иногда может найти себе в обществе такое применение, что не просто прекрасно впишется в социум, а будет еще и хорошо зарабатывать и слыть трудоголиком. Среди известных личностей ведь немало людей с различными психическими особенностями.

— Можно ли заподозрить неладное у себя или у соседа?

— Главный критерий психического неблагополучия — это то, что человек своим поведением не должен наносить вред себе и окружающим. Если этого нет, то даже с массой особенностей он вполне может жить и не надо его трогать.

Минздрав не работал целый год

— ТАТЬЯНА Борисовна, вы два года были министром здравоохранения. Что вам удалось сделать тогда и что вы думаете о нынешней ситуации в этой области? Впечатление такое, что все перемены, которые случились почти за 10 лет, к лучшему ничего не изменили.

— Мы быстро привыкаем к тому, что нас окружает на нынешний момент. Когда я пришла в министерство в 1996 году, то обнаружила, что у Минздрава вообще нет никаких прав, денег и рычагов управления. Деньги ФОМС тоже никак министерством не контролируются. Никакого диалога с профсоюзами, которых тогда вообще было не видно, не слышно. С Академией меднаук, где собран колоссальный научный и практический потенциал, были скорее контротношения. Каждый субъект Федерации строил собственное здравоохранение, собственные клиники и центры, никак не сообразуясь не то что с Минздравом, но даже с соседями. По всем территориям свободно гуляли иностранцы-миссионеры, предлагая каждому губернатору или мэру создать местную систему охраны здоровья по американскому, английскому, французскому типу и т. п. Получалось, что в регионах побогаче строились современные кардио-, онкологические, детские центры и больницы, которые порой просто не могли заполниться пациентами этой территории. А совсем рядом не было даже необходимого.

В то время мне пришлось поехать в Ростовскую область (там поезд столкнулся с автобусом, перевозившим детей, когда почти все погибли), чтобы проследить пути эвакуации пострадавших. И вот, представьте, в самом Ростове прекрасный детский центр,

в городе было 6 или 7 компьютерных томографов, а буквально сразу за чертой города в первом же фельдшерском пункте из оборудования — только ростометр, весы и тонометр давление померить.

Кроме того, расцвел бартер между предприятиями и медучреждениями. Расплачивались простынями, шприцами, наволочками… Людям перестали платить зарплату. На Сахалине хирурги падали в голодные обмороки во время операций. Сегодня об этом уже не вспоминают.

И вот тогда мы и стали договариваться прежде всего с регионами, выстраивать вертикаль управления заново. Создали концепцию развития здравоохранения, которая работает по сей день, отрегулировали денежные потоки, пошло оборудование… Это был короткий промежуток, когда что-то стало получаться, что-то было сделано, и я по сей день вижу результаты того труда, за который мне не стыдно.

— А как вам сегодняшняя ситуация?

— Сейчас и проще, и сложнее. Сложно то, что сейчас у населения и региональных властей есть абсолютное неверие в то, что появится хоть что-то положительное. 122-й закон о монетизации еще раз убедил людей, что верить ни во что нельзя. И хотя заложены в нем очень правильные вещи: то, что наградой за труд должны быть не льготы, а деньги, которые дают человеку свободу передвижения, учебы и выбора местожительства, то, как он начал применяться, произошло на уровне издевательства над людьми да и над самим законом. Плюс, как всегда, оказались неправильными предварительные расчеты. Произошла дискредитация хорошего по сути начинания.

Помимо этого мы получили удар ниже пояса, когда Минздрав, перемешав еще с десятком ведомств, в том числе с системой управления всеми выплатами населению страны, разделили на три ступени. Целый год никто не работал, занимаясь делением кресел, зданий и функций. Еле справились, а сейчас уже идут разговоры о новой реорганизации министерства на двухуровневую структуру. Это кошмарный сон какой-то.

С другой стороны, сегодня есть средства и уникальная возможность сделать в здравоохранении очень много. Зурабов и Кудрин разговаривают на одном языке, и Греф им не очень мешает. Только макроэкономистам нужно помнить, что, пока они будут закладывать основы будущего благополучия, люди не станут ждать, пока до них дойдут конкретные результаты. Сметет всех!

Андрей БЕЛЯКОВ