Сексуальная культура в России.

И.С.Кон

Бесполый сексизм

URL

- А что делают эти две
собачки? - спрашивает девочка.
- Та, что снизу, - объясняет
мама, - устала, расслабилась, а вторая ее
обняла сверху...

- Мама, а почему трахают всегда
тех, кто расслабился?

Старый анекдот

Везде и всюду сексуальность неразрывно связана с полом. Биологический половой диморфизм, психологические различия между полами, социальная полоролевая дифференциация и стратификация, культурные стереотипы маскулинности и фемининности, половая социализация, особенности воспитания мальчиков и девочек - без изучения этих явлений невозможно понять ни социальную структуру любого человеческого общества, ни его культуру, ни его педагогику, ни процессы развития личности.

Что же представлял собой в этом плане Советский Союз? Парадокс. Загадку. Антисексуальных культур, в которых не принято говорить о сексуальности, в истории человечества не так уж мало. Но чтобы замалчивались и тем самым молчаливо отрицались сами половые различия? Это кажется невозможным, невероятным.

Тем не менее, если судить по научным словарям и справочникам, у советских людей не было не только сексуальности, но и пола. Как освещались эти вопросы в БСЭ, я уже говорил. В пятитомной "Философской энциклопедии" о поле и его производных нет ни одной статьи; вскользь упоминаются "половой отбор", "женский вопрос" и средневековая "женская мистика". Нет их и в большом "Философском энциклопедическом словаре" (1983). "Демографический энциклопедический словарь" (1985) содержит одну статью "Половая структура трудовых ресурсов". В "Кратком психологическом словаре" под редакцией А. В. Петровского и М. Г. Ярошевского (1985) также нет ни пола, ни секса, ни половых различий. В "Биологическом энциклопедическом словаре" (1986) есть статьи "Пол", "Половое размножение", "Половое созревание" и т. п., но все они написаны так, будто человек ни как индивид, ни как вид в этом отношении ничем не отличается от животных.

Такая же картина - в учебниках психологии, которые, казалось бы, должны быть ближе к реалиям обыденной жизни. В одной из лучших советских книг по психологии 1960-х гг. - "Личность и ее формирование в детском возрасте" л.и.божович (1968) - прослеживается формирование личности ребенка от дошкольного возраста до окончания средней школы. Но дети, о которых идет речь, не являются ни мальчиками, ни девочками и не становятся ни мужчинами, ни женщинами. Это просто дети, - младшие, средние и, наконец, старшие школьники. Они учатся, занимаются общественной работой, вырабатывают мировоззрение и даже самосознание. Но пола у них нет, их половая принадлежность ни на что не влияет и в их психике никак не отражается.

В учебнике "Общая психология" для педагогических институтов под редакцией А. В. Петровского (1977) рассматриваются всевозможные психические свойства и отношения, но половые различия нигде, ни в одном контексте не упоминаются. В учебном пособии "Возрастная и педагогическая психология" (1973) половые различия впервые упоминаются в связи с "анатомо-физиологической перестройкой организма подростка" в процессе полового созревания; в этой главе появляется и параграф "Особенности отношений мальчиков и девочек" (видимо, у дошкольников и младших школьников этой проблемы не было).

Разумеется, были исключения. В книге выдающегося ленинградского психолога Б.Г.Ананьева "Человек как предмет познания" (1969) есть глава "Половой диморфизм и психофизиологическая эволюция человека", однако речь в ней идет не столько о психологии, сколько о психофизиологии. Некоторые психологи и педагоги отмечали в своих трудах эмпирические поведенческие и мотивационные различия между мальчиками и девочками. Например, Л. А. Венгер и В. С. Мухина фиксировали половые различия детских игр и художественного творчества. Но все это делалось от случая к случаю и было как бы необязательно.

Сходным образом обстояло дело в общественных науках. Социологи обсуждали динамику полового разделения труда, то, как мужчины и женщины взаимодействуют друг с другом на производстве и в семье; но чаще всего это интерпретировалось в свете представлений обыденного сознания. Степень эмансипации женщин измерялась тем, насколько они были вовлечены в традиционные мужские занятия, а мужчины оценивались по тому, как они помогают женщинам по дому.

В теоретической биологии В.А. Геодакян с 1965 г. разрабатывает оригинальную общую теорию полового диморфизма как специализации по двум главным аспектам эволюции: сохранения и изменения генетической информации. Первую функцию, по Геодакяну, всегда выполняют самки, а вторую - самцы.1 К сожалению, эта теория не была достаточно серьезно обсуждена биологами, а многие психологи трактовали ее упрощенно, как доказательство врожденности и неустранимости всех половых различий.

Например, Геодакян, возражая против упрощенного понимания равенства мужчин и женщин как их "одинаковости" и "взаимозаменяемости" во всех сферах человеческой деятельности, пишет: "Идея социальной одинаковости и взаимозаменяемости полов должна быть заменена на идею их дополнительности. А это требует знания биологических основ".2 Здесь действительно есть проблема. Но вместо того, чтобы конкретно изучать ее, ленинградский психолог Владимир Багрунов, смешав в одну кучу эксперименты на крысах и наблюдения за шахматистами, сразу же делает практические выводы:

...В семейном и дошкольном воспитании, в вузе, в профотборе и производственном обучении, в труде и спорте необходимо учитывать природные склонности в большей степени мальчиков и юношей и не препятствовать саморазвертыванию этих склонностей.

У девушек усвоение и формирование необходимых качеств будут более успешными, если перечисленные институты создадут им благоприятные условия (постоянный контроль, различные виды поощрений), с учетом более высокой степени тренируемости, обучаемости женщин.3

В переводе на простой человеческий язык, это значит, что взаимоотношения мужчины и женщины всегда и везде, во всех сферах деятельности, напоминают взаимодействие всадника и лошади. Поэтому мальчикам надо предоставлять больше самостоятельности, а девочек, напротив, дрессировать и дисциплинировать. Ученый совет психологического факультета Ленинградского университета присудил Багрунову степень кандидата психологических наук.

Западной научной литературы по проблемам половых различий советские психологи, как правило, не читали, хотя в библиотеках она была и, в отличие от секса, эта тематика никогда не была запретной.

Мой собственный теоретический интерес к этой проблеме возник случайно. В Ленинграде я много лет работал с замечательной и очень образованной машинисткой Ниной Давыдовной Раскиной. Она не только перепечатывала мои рукописи, но и внимательно их читала и иногда высказывала критические замечания. И когда я стал заниматься юношеской психологией, Нина Давыдовна однажды мне сказала: "Игорь Семенович, то, что вы пишете, очень интересно, но ведь это все - о мальчиках. А где же девочки? Они многое переживают иначе".

Нина Давыдовна была, конечно, права. Как и для большинства моих коллег-ученых, женщина была для меня, во всяком случае, в теории, не столько самостоятельным существом, сколько лучшим другом человека. "Мужской" тип развития был мне не только лучше знаком по личному опыту, но и казался теоретически универсальным, единственно возможным.

Когда под влиянием этой критики - никто из коллег мне ничего подобного не говорил - я стал размышлять и читать специальную литературу, то вскоре открыл для себя совершенно новый увлекательный мир. Пол оказался не однозначной биологической данностью, а сложным и многомерным социальным конструктом, требующим многодисциплинарного подхода, а социально-психологические различия между мужчинами и женщинами - вполне реальными, важными, но вместе с тем - историческими.

А началось это комично. В конце 1980 г. А.А. Бодалев попросил меня прочитать две лекции по психологии сексуальности на психологическом факультете МГУ, и я решил первую из них посвятить не запретному сексу, а вовсе незапретному, но почему-то забытому полу. Собралось много народу. Кроме студентов и аспирантов, в аудитории сидели десятка полтора уважаемых профессоров, лекция транслировалась в две соседние аудитории. И начал я ее наглым заявлением, что советская психология является бесполой, а это значит, что ее нельзя считать ни психологией (психология не может игнорировать один их важнейших параметров человеческого бытия), ни наукой (наука изучает действительность, а не просто играет словами). Я думал, начнется скандал, профессора обидятся (у студентов чувство юмора обычно лучше). Ничего подобного. Меня только спросили: разве не может наука абстрагироваться от пола? Я ответил, что отдельно взятое исследование имеет полное право абстрагироваться от чего угодно - пола, возраста, социальной среды, исторической эпохи, даже от самого факта существования человечества. Но если вся дисциплина все время "абстрагируется" от важнейших аспектов изучаемой ею реальности, то это уже не наука, а игра, и оплачивать ее должны сами играющие, а не налогоплательщики.

Никто не спорил, напротив, меня тут же попросили срочно, пока нет главного редактора (очень правильно сказали - как только был назначен главный редактор, я уже не мог печататься в этом журнале, редакция боялась собственной тени), дать статью в очередной номер журнала "Вопросы психологии". Статья "Психология половых различий" действительно была написана и напечатана в №2 "Вопросов психологии" за 1981 г. В этой скромной обзорной, несмотря на громкое название, статье впервые в СССР было рассказано, как ставятся эти проблемы на Западе, что такое половые роли, половая идентичность, стереотипы и тесты маскулин-ности и фемининности, психологическая андрогиния и т. п. Через десять лет некоторые из этих понятий появились в новом словаре "Психология" (1990).

Читатель, конечно, давно уже понял, что автор болен манией величия. Человек, который рассказывает, что он "открыл" сексуальность, тело, а теперь еще и пол, явно нуждается в помощи психиатра. Но шизофренической была советская действительность...

В 1980-х гг. рассеянные психологи, наконец, перестали забывать, что люди делятся, помимо многого другого, на мужчин и женщин, между которыми есть какие-то, не всегда понятные, различия. Начались профессиональные психологические исследования формирования половой идентичности и полоролевых стереотипов у детей и подростков (В. Е. Каган, И.И.Лунин, Т. И. Юферева).

Социологи расширили рамки изучения традиционной "женской" проблематики, а в Институте социально-экономических проблем народонаселения Российской Академии Наук в 1990 г. даже создан "Центр гендерных исследований", который в 1994 г. был зарегистрирован как независимый Московский Центр гендерных исследований (МЦГИ), призванный:-

способствовать введению в научную и социальную практику основ тендерного видения мира, противодействовать всем проявлениям дискриминации по признаку пола в социальной, экономической, политической и культурной жизни России;
способствовать преодолению сексизма в гуманитарных науках, в общественном мнении и в социальной политике, что особенно необходимо сейчас, когда становится все более явной тенденция рассматривать женщину через призму традиционных стереотипов;
вносить свой вклад в создание в России гражданского демократического общества, участвуя в становлении независимого женского движения и отстаивая необходимость реального и полноценного участия женщин в процессе принятия политических решений.4

Помимо научных исследований, МЦГИ является своего рода интеллектуальным центром нового российского феминизма. На одном из его семинаров в 1990 г. была основана женская Ассоциация "НеЖДИ" ("Независимая женская демократическая инициатива"), под девизом "Демократия минус женщина - не демократия". В содружестве с американскими феминистками, МЦГИ распространяет и участвует в составлении первого феминистского журнала на русском языке "Вы и Мы". Он участвует в организации Независимого женского форума и имеет широкие международные связи. Группа этногендерных исследований создана в Института этнологии и антропологии РАО. Еще один Центр гендерных проблем, издающий бюллетень "Все люди - сестры", открыт в 1993 г. в Петербурге.

Слова "гендер" в русских словарях нет. По определению МЦГИ,

слово гендер означает 'социальный пол', в отличие от биологического (секс); но это не просто новое слово, пришедшее в лексикон гуманитарных исследований из английского языка. Если говорить кратко, гендерный подход состоит в том, что отношения между полами не рассматриваются просто "естественно данными", как это кажется на первый взгляд, но понимаются как сконструированные обществом и его культурой, то есть зависимые от целого ряда условий - политических, экономических, демографических и т.д. Вот почему любое изменение в социальной сфере, особенно в периоды резких социальных сдвигов, отражаются на гендерных отношениях, причем, как правило, несимметричным образом для женщин и мужчин.

Итак, с опозданием на несколько десятилетий и изъясняясь на странном американско-нижегородском наречии, российская наука, наконец, открывает для себя пол как социальный феномен. А как обстоит дело с массовым сознанием?

Оборотной стороной и естественным следствием идеологической бесполости является сексизм: при отсутствии общественно-научной рефлексии о половых/гендерных категориях, все эмпирически наблюдаемые различия между мужчинами и женщинами, с которыми каждый сталкивается в своей обыденной жизни, интерпретируются как извечные, биологически предопределенные. Для этого не обязательно даже быть консерватором.

Популярный писатель по вопросам любви, семьи и брака Юрий Рюриков - человек просвещенный и либеральный. Но хотя он признает, что "мужественность" и "женственность" - "совсем не биологические понятия", Рюриков, как и Геодакян, не сомневается в том, что желанная гармония полов коренится в универсальных законах биологии, отступление от которых означает для личности "уход со своей эволюционной магистрали". При этом "женственность, которую теряют женщины <самый факт "потери" у Рюрикова сомнений не вызывает.- И. К>, не исчезает. По какому-то странному закону сохранения психологической энергии она переходит к мужчинам. При этом черточки, которые для женщин - высшее достоинство, у мужчин обращаются в свои антиподы: мягкость делается мягкотелостью, внимание к мелочам - мелочностью, материнская осторожность - трусливостью, уходом из извечно мужской роли каменной стены..."5

Каждый грамотный социальный психолог, разумеется, знает, что эти "черточки" и их интерпретация зависят прежде всего от полоролевых стереотипов: одно и то же свойство или поведение у женщины воспринимается и оценивается как "мягкость", а у мужчины - как "мягкотелость". Однако броские рассуждения о необходимости традиционного "зеркального" сочетания мужских и женских ролей в семье и обществе кажутся убедительными и понятными, тем более, когда они подкрепляются ссылками на неизвестную, но престижную генетику, которая будто бы где-то что-то подобное установила.

Впрочем, истоки и корни российского, как и всякого иного, сексизма, конечно же, не столько интеллектуальные, сколько социальные.

Одним из важнейших лозунгов Октябрьской революции было освобождение женщин и установление полного правового и социального равенства полов. Это была искренняя и серьезная попытка одним ударом, раз и навсегда, покончить с половым неравенством и эксплуатацией женщин. Но, как и многие другие действия большевиков, эта программа была наивной и нереалистичной.

"Социальное равенство"полов, как и всякое прочее равенство, понималось механистически, как их одинаковость и возможность уничтожения всех и всяческих социально-групповых и даже природных различий. "Освобождение женщин", как и других угнетенных групп и меньшинств, обсуждалось прежде всего и даже исключительно в социально-экономических и политических терминах. Уравняйте женщину в правах с мужчиной, дайте ей возможность свободно развиваться, и она будет делать все то же самое и не хуже, чем мужчина. Что можно делать что-то другое и иначе, не хуже и не лучше, а именно иначе, чем мужчина, никому в голову не приходило.

Это был наивный взгляд. Все угнетенные группы начинают свое освобождение с того, что присваивают права и привилегии своих бывших угнетателей и начинают жить по их законам. Но после того, как эта цель достигнута, обычно выясняется, что какие-то элементы этого стиля жизни для них неприемлемы или нежелательны, и начинается поиск чего-то своего. Если так обстоит дело с социальными, этническими, религиозными меньшинствами, то подавно так должно было случиться с женщинами. Можно сколько угодно критиковать биологический детерминизм, но думать, как некоторые западные феминистки, что половой диморфизм может вообще не проявляться в культуре и взаимоотношениях полов и что индивидуальные различия утратят всякую связь с полом, - наивно.

Кроме того, большевики чудовищно недооценили те объективные и субъективные трудности, с которыми было связано даже частичное осуществление их программы. Все исторические, культурные, национальные и религиозные факторы традиционной половой стратификации игнорировались или рассматривались просто как "реакционные пережитки", которые можно и нужно устранить насильственно, административными мерами. Между тем в политической, профессиональной и семейной жизни половая стратификация может проявляться по-разному, и положительные сдвиги в одной сфере жизни могут сопровождаться отрицательными изменениями в другой.

Подобно тому, как форсированная "индустриализация любой ценой" содержала в себе будущие экологические катастрофы, большевистская "эмансипация" женщин и семьи неминуемо приходила в конфликт с любыми устоями традиционной национальной жизни и культуры. Даже ее, на первый взгляд, бесспорные достижения оказывались в конечном счете пирровыми победами, имели мало общего с первоначальными планами и часто вызывали обратную реакцию.

Советская пропаганда всегда гордилась тем, что женщины впервые в истории были вовлечены в общественно-политическую и культурную жизнь страны. Действительно, ко времени завершения советской истории, женщины составляли 51 процент всей рабочей силы. Девять десятых женщин трудоспособного возраста работали или учились. По своему образовательному уровню советские женщины практически сравнялись с мужчинами. Число женщин с высшим образованием было даже выше, чем число мужчин, а в таких профессиях, как учителя и врачи, женщины абсолютно преобладают.

Но было ли это действительно социальное равенство? Увы, нет. В сфере трудовой деятельности произошло не столько выравнивание возможностей, сколько феминизация низших уровней профессиональной иерархии: женщины заняли хуже оплачиваемые и менее престижные рабочие места и значительно слабее оказались представлены на высших ступенях разделения труда. Средний уровень заработной планы женщин был на треть ниже, чем у мужчин, потому что они занимают хуже оплачиваемые должности и среди них значительно меньше начальников разного ранга.

Например, в 1986г. в общем числе научных работников в СССР женщины составляли 48 процентов, среди кандидатов наук их было 28 процентов, среди докторов наук - 13 процентов, среди членов Академии Наук СССР - 0,6 процентов, а в составе Президиума Академии не было ни одной женщины.6

Старая шутка, что советские женщины могут выполнять любую, самую тяжелую работу, но только под руководством мужчин, была недалека от истины. В конце 1980-х гг. каждый второй мужчина с высшим образованием занимал какой-нибудь административный пост, а среди женщин таковых было только 7 процентов. Только 9 процентов женщин возглавляли промышленные предприятия и т.д. С переходом к рынку и общим развалом экономики положение женщин резко ухудшилось: предприниматели не хотят нанимать беременных женщин и многодетных матерей.

Такая же ситуации и в политике. До начала перестройки, когда все решалось сверху, партийной бюрократией, женщины были, хотя бы номинально, представлены на всех ступеньках политической иерархии, за исключением Политбюро (за всю историю КПСС этой чести были удостоены только две женщины - Екатерина Фурцева и Александра Бирюкова). На первых же более или менее свободных выборах это формальное представительство рухнуло. Несколько энергичных и честолюбивых женщин стали действительными политическими фигурами, зато общее число женщин депутатов Верховного Совета СССР снизилось с 33 процентов до 15,6 процента, а в республиканских и местных советах их стало и того меньше. Последующие выборы это положение не изменили. Постсоветская, как и советская, общественная жизнь направляется и управляется мужчинами, женщины остаются социально зависимыми.

В семейной жизни ситуация более противоречива из-за национальных, этнических, культурных, региональных и религиозных различий. Если узбекские, грузинские, армянские семьи обычно являются патриархальными и патерналистскими, то в русской традиционной семье всегда было сильнее выражено женское, материнское начало.7

В целом развитие шло в направлении большего социального равенства. По данным социологических исследований, около 40 процентов всех советских семей можно было считать в принципе эгалитарными. Русские женщины, особенно городские, социально и фи-нансово более независимы от своих мужей, чем когда бы то ни было раньше. Косвенным доказательством этого является и тот факт, что 50-60 процентов всех разводов в СССР инициировались женщинами. Очень часто женщины несут главную ответственность за семейный бюджет и решение главных вопросов домашней жизни.

На этот счет был отличный анекдот. Три женщины разговаривают о том, кто в их доме принимает главные решения. Первая говорит: "Конечно, мой муж!" Вторая говорит: "Как можно что-то доверить такому дураку? Все решаю я сама." А третья говорит: "У нас с этим нет никаких проблем, власть в нашей семье разделена. Муж отвечает за самые важные, большие вопросы, и я в них никогда не вмешиваюсь, зато все частные, мелкие вопросы решаю я". - "А как вы разграничиваете важные и второстепенные вопросы?" - "Ну, это очень просто. Все глобальные вопросы, такие как экологический кризис, события в Чили или голод в Африке, решает муж. А частности - что купить, где отдыхать летом, в какую школу послать детей - решаю я, мужу это неинтересно. И никаких конфликтов по этому поводу у нас в семье не бывает".

Анекдот был недалек от истины. В конце 1970-х гг. группа тележурналистов пришла в один из цехов большой фабрики, где работали исключительно мужчины, и попросила их показать, сколько у них с собой денег. Мужчины смущенно доставали из карманов рубли, трешки, пятерки, редко у кого было больше десятки. В женском цехе в ответ на ту же просьбу доставали десятки и сотни: после работы женщины собирались делать крупные покупки либо держали деньги на всякий случай, поскольку в СССР все всегда было в дефиците.

Казалось бы, это свидетельствует о женской власти в семье. Но считать ли эту повышенную ответственность привилегией или дополнительным бременем?

Русские жены и матери и в дореволюционные времена часто были сильными, доминантными, уверенными в себе личностями, мужья и сыновья их откровенно побаивались. Это хорошо отражено в русской классической литературе.

При советской власти "синдром сильной женщины" сохранился и даже усилился. "После десятков вечеров, проведенных с затурканными, подбашмачными мужчинами и множеством суперженщин, я пришла к выводу, что Советский Союз, возможно, нуждается не только в женском, но и в мужском освободительном движении. Я проверила эту идею на нескольких своих знакомых, и она была хорошо принята", - пишет американская журналистка Франсин Дюплесси Грей.8

Вместе с тем, семейно-бытовая нагрузка советских женщин значительно превосходила мужскую и часто была абсолютно невыносима. Хотя продолжительность рабочей недели у женщин в 1980-х была такой же, как у мужчин, на домашние дела они тратили в 2-3 раза больше времени. По данным социологического исследования, проведенного в 1988 г. на предприятиях Москвы, на вопрос "Какие виды работ по дому выполняете лично вы?" жены ответили, что тратят на уход за детьми в 4 раза, на покупку продуктов и уборку квартиры - в 2,5 раза, на приготовление пищи - в 8 раз, на мытье посуды - вдвое, на стирку и глажение белья - в 7 раз больше времени, чем мужья. Последние существенно - в 7,5 раз - опережали женщин только по ремонту домашней техники.9 В том же направлении указывают и данные официальной государственной статистики.10

С развалом экономики и социальной жизни количество свободного времени и у мужчин, и у женщин резко уменьшилось, люди лихорадочно ищут любые возможности что-то заработать. Но социальной справедливости и равенства от этого не прибавилось.11

Не удивительно, что бытовая совместимость, "справедливое распределение домашних обязанностей", является одним их важнейших факторов удовлетворенности браком и его стабильности; по данным С. Голода, у супружеских пар, проживших вместе свыше 10 лет, "бытовая совместимость" стоит на втором месте, после "духовной совместимости" (любовь, взаимное уважение); у более молодых пар ее значение несколько меньше, но тем не менее достаточно велико.12 Взаимные обвинения и споры, кто того эксплуатирует, много лет не сходят со страниц советской печати.

Надо сказать, что политика советской власти в этих вопросах была поразительно непоследовательна. До Второй мировой войны половые/гендерные различия всячески нивелировались. Хотя о задачах воспитания женщины как будущей матери говорили с каждым десятилетием все больше, воспитание девочек и мальчиков было практически одинаковым и строилось по традиционно мужским образцам. Женскими идолами массового сознания были мужеподобные революционерки, летчицы, парашютистки, представительницы других традиционно неженских занятий.

Школьное обучение было полностью совместным, даже уроки физкультуры. У подростков, с началом полового созревания, это вызывало чувство неловкости: девочки стеснялись набухавших грудей, мальчики - непроизвольных эрекций и того, что широкие трусы (позже их стали называть "семейными"), под которыми подчас не было плавок, при некоторых упражнениях показывали всему классу то, что демонстрировать не принято. Зато отношения между мальчиками и девочками, во всяком случае, до полового созревания, были простыми и товарищескими.

В 1943 г. школьное обучение стало раздельным. Мотивировали это необходимостью улучшения военной подготовки мальчиков, но моральный климат школы сразу же резко изменился. Отношения мальчиков и девочек, которые могли теперь встречаться только на редких совместных вечерах, под бдительным надзором учителей, утратили былой товарищеский характер, эро-тизировались и сексуализировались.

Работая в свои студенческие и аспирантские годы (1946-1950) внештатным инструктором по школам Куйбышевского райкома комсомола Ленинграда (наша территория шла вдоль всего Невского проспекта), я имел возможность наблюдать, как в мужских школах расцветал мат-перемат, а женские школы некоторые директрисы старались превратить в подобие дореволюционных институтов благородных девиц, не допуская туда "этих отвратительных мальчишек" (кстати сказать, именно в таких школах чаще всего обнаруживались малолетние проститутки или старшеклассницы, оставлявшие школу вследствие беременности). На школьных вечерах юноши застенчиво, хоть и с независимым видом, подпирали стены, предоставляя девочкам танцевать друг с другом, и активизировались только, когда вечер уже подходил к концу или кому-то удавалось на несколько минут выключить свет. Вскоре после смерти Сталина, в 1954 г. раздельное обучение, по желанию большинства учителей, родителей и самих учащихся, было отменено и советская школа опять стала совместной.

Но как ни важны социально-структурные и педагогические факторы полоролевой дифференциации, еще интереснее эволюция культурных стереотипов маску-линности и фемининности.

Проблема "феминизации мужчин" и "маскулинизации женщин" появилась на страницах советской массовой прессы, начиная с "Литературной газеты", в 1970 г., с тех пор эти споры не затухали. Женщины патетически и горестно вопрошают "Где найти настоящего мужчину?", а мужчины сетуют на исчезновение женской ласки и нежности. Яркой художественной иллюстрацией этой проблемы может служить фильм "Москва слезам не верит" (когда режиссер картины Владимир Меньшов показывал мне сценарий, я сказал ему, что первая часть фильма социологически корректна, а вторая представляет собой реакционную утопию, обреченную на массовый успех; так оно и случилось).

Профессиональных социологических опросов об идеалах маскулинности и фемининности в Советском Союзе не было, журналистские же анкеты рисуют сугубо стереотипную, традиционно-сексистскую картину. Например, в анкете популярного еженедельника "Неделя" (1976), какие качества наиболее желательны для мужчин и для женщин, единственной общей для обоих полов чертой, вошедшей в пятерку важнейших, оказалась верность. Все остальное - разное. "Ум", занявший в "мужском" наборе первое место, в "женском" идеале стоит где-то в хвосте. Первое место в образе идеальной женщины занимает "женственность", а в мужском идеале за умом следует "мужественность". Характерно, что хотя все советские женщины работали, в наборе "женских" идеальньы качеств нет ни одной черты, проявляющейся преимущественно и сфере труда.13

Говоря о желательных свойствах женщины, мужчины автоматически представляют себе возлюбленную, жену или мать, но никогда - товарища по работе. Отношения мужчин и женщин мыслятся как взаимодополнительные, "унисекс" не поддерживает никто.

Сами по себе такие установки естественны. Если специально не задать трудовой или общественно-политический контекст, то и на Западе вопрос о свойствах мужчин и женщин будет рассматриваться преимущественно в контексте ухаживания, любви, секса или семьи. Однако в России споры на эти темы с обеих сторон идут с особым надрывом и раздражением. Это - прежде всего реакция на провал коммунистической программы эмансипации женщин, которая на деле обернулась аномией для мужчин и дополнительным гнетом для женщин.

С пробуждением в послеперестроечной России женского самосознания и феминистского движения (все официальные советские женские организации были консервативно-бюрократическими, а попытки независимого феминистского мышления - очень интересная группа такого рода существовала в 1970-х гг. в Ленинграде - беспощадно пресекались партийными органами и КГБ) об этих проблемах говорят преимущественно с "женской" точки зрения. Но положение "господствующего класса" - мужчин было ненамного лучше.

Хотя это может показаться парадоксальным, общей тенденцией советского общества на всем протяжении его истории была демаскулинизация мужчин.14

При всех этнических, религиозных и исторических вариациях, традиционный мужской стиль жизни и стереотипный образ мужчины всегда и везде подчеркивал такие черты как энергия, инициатива, независимость и самоуправление. Это не значит, что мужчины на самом деле всегда превосходят по этим показателям женщин - реальные психологические свойства и формы их проявления зависят от множества причин. Однако эти качества чрезвычайно существенны для мужского самоуважения и образа Я. Если мужчина чувствует, что его поведение и положение не соответствуют полороле-вым/гендерным ожиданиям, это тяжелый удар по его самолюбию. А поскольку маскулинность тесно связана с сексуальностью, мужская социальная беспомощность обычно ассоциируется также с импотенцией и другими психосексуальными проблемами.

Мог ли советский мужчина проявить традиционные маскулинные ценности и качества в общественно-политической жизни? Экономическая неэффективность советской системы, плюс политический деспотизм и бюрократизация общественной жизни оставляли мало места для индивидуальной инициативы и независимости. Ни в своей профессиональной деятельности, ни в общественной жизни средний советский мужчина не мог проявить традиционно маскулинных черт. Чтобы добиться экономического и социального успеха, нужно было быть не смелым, а хитрым, не гордым, а сервильным, не самостоятельным, а конформным. Таковы были, за редкими исключениями, правила социальной игры, которым люди, volens nolens, следовали. В каждый момент своей жизни, с раннего детства и до самой смерти, советский мальчик, юноша, мужчина чувствовал себя социально и сексуально зависимым и ущемленным. Кого он должен был за это винить?

Советская власть как таковая была вне критики, тем более, что социальная и экономическая несвобода не зависела от пола. Социальная несвобода усугублялась глобальной феминизацией всех институтов и процессов социализации и персонифицировалась в доминантных женских образах.

Это начиналось с раннего детства в родительской семье. Вследствие высокого уровня нежеланных беременностей и огромного количества разводов, каждый пятый ребенок в СССР воспитывался без отца или хотя бы отчима. В середине 1980-х гг. только в так называемых материнских семьях воспитывалось около 13,5 миллионов детей.15 По данные выборочной переписи 1994, 20 процентов российских семей с несовершеннолетними детьми были неполными и 19.6 процента всех детей рождены вне брака.16 Но и там, где отец физически присутствует, его влияние, авторитет в семье и роль в воспитании детей, как правило, значительно ниже, чем роль матери. По данным целого ряда отечественных и зарубежных исследований, подростки и старшеклассники, независимо от пола, более откровенны с матерью, чем с отцом, чаще обращаются к ней за советом и более сочувственно относятся к ней. Отцы обладают преимуществом только в информационной сфере, когда речь идет о политике и спорте.17

Итак, сначала мальчик зависит от любящей, но часто доминантной матери. В детском саду и в школе главные властные фигуры - опять-таки женщины, учителей-мужчин крайне мало. В официальных подростковых и юношеских организациях (пионерская организация, комсомол) тон задавали девочки (среди секретарей школьных комсомольских организаций они составляли три четверти). Мальчики и юноши находили отдушину только в неформальных, уличных компаниях и группах, где и власть, и символы были исключительно мужскими.18 Многие такие группы в России, как и на Западе, являются подчеркнуто антифеминистскими.

Когда молодой мужчина женится, ему приходится иметь дело с любящей, заботливой, но часто доминантной женой, которая, как некогда его мама, лучше него самого знает, как планировать семейный бюджет, что нужно для дома, для семьи, а ему только дает руководящие указания.

Наконец, в общественной жизни абсолютно все контролировалось властной материнской заботой КПСС, которая лучше, чем вы сами, знала, что для вас хорошо, и была готова исправлять ваши ошибки силой.

Этот стиль социализации несовместим ни с индивидуальным человеческим достоинством, ни с традиционной моделью маскулинности. Как реагировал на него средний мужчина?

Первая возможность - психологическая компенсация и гиперкомпенсация путем идеализации и усвоения примитивного традиционного образа сильного и агрессивного мужчины, утверждающего себя пьянством, драками, жестокостью, членством в агрессивных мужских компаниях, социальным и сексуальным насилием. Все эти явления были широко распространены в Советском Союзе.

Вторая возможность - компенсация покорности и покладистости в общественной жизни жестокой тиранией дома, в семье, по отношению к жене и детям. Это явление также было достаточно типичным.

Наконец, третья возможность - социальная пассивность и выученная беспомощность, бегство от личной ответственности за себя, свои действия и бездействие, в беззаботный игровой мир вечного мальчишества. Своевременно, в детстве не выучившись самоуправлению и преодолению трудностей, многие российские мужчины и в дальнейшем отказываются от личной независимости, а вместе с нею - от ответственности. Социальная ответственность передоверяется начальству, семейная - жене.

Хотя это противоречит традиционному канону маскулинности, в условиях социальной и экономической несвободы такая стратегия была психологически разумна и оправдана. Зачем суетиться и переживать унизительные разочарования и фрустрации, если это может сделать кто-то другой? В данном случае - женщина.

Выигрывают ли от подобной деформации мужского характера женщины? Конечно, нет, во всех трех вариантах они, как и мужчины, становятся жертвами. Агрессивный сексизм как компенсация за вынужденную социальную беспомощность неизбежно порождает сексуальное насилие. Очень многие русские женщины вынуждены терпеливо сносить грубость, пьянство и даже побои своих мужей, думая, что иначе и быть не может. Иногда они в этом даже видят, как было в Древней Руси, проявление любви: "не бьет - не любит". Умная и образованная женщина нередко жертвует собственной профессиональной и общественной карьерой ради семьи не только потому, что на ней лежит львиная доля домашней работы, но и потому, что она боится опередить и тем самым оскорбить мужа. Особенно остро стоит эта проблема в неравных браках, где статус или доход жены выше, чем статус мужа (например, сельская учительница замужем за комбайнером). Ущемленное мужское самолюбие пересиливает любые другие чувства.

Там, где муж спокойно принимает женскую гегемонию, самолюбие жены не страдает, зато она лишена необходимой психологической поддержки. Ее муж и отец ее детей - всего лишь большой ребенок, о котором нужно заботиться так же, если не больше, чем о сыне (мальчики-подростки обычно бунтуют против материнской опеки).

Некоторые женщины восстают против этого, ведут себя грубо и агрессивно, прилюдно и, что особенно плохо, при детях оскорбляют своих мужей, обвиняют их в беспомощности, неэффективности и тому подобном. Но этот иррациональный бунт обращается против них самих, когда они потом апеллируют к отцовскому авторитету, который сами же неосмотрительно подорвали.

Разумеется, эти ситуации не фатальны, все зависит от конкретного сочетания индивидуальных черт и социально-психологической совместимости супружеской пары. Тем не менее конфликты такого рода многочисленны. Хотя российские семьи остро нуждаются в том, чтобы жена работала, 80 процентов российских мужчин ( больше, чем в Германии, Польше, Венгрии и Швеции) в начале 1990-х годов признали, что им было бы тяжело, если бы основным кормильцем семьи стала жена.19

Начиная с 1970-х годов, в СССР росла и ширилась оппозиция против самой идеи женского равноправия. Мужчины болезненно переживали потерю былых привилегий и неопределенность своего социального статуса. Женщины чувствовали себя обманутыми, потому что оказались под двойным гнетом. Отсюда - мощная волна консервативного сознания, мечтающего вернуться к временам не только досоветским, но и доиндустриаль-ным, допетровским, буквально домостроевским.

Когда в 1970 г. "Литературная газета" напечатала интервью популярнейшего диктора Центрального телевидения Валентины Леонтьевой, которая сказала, что главная ценность ее жизни - работа, один разгневанный мужчина написал, что раньше он восхищался Леонтьевой, а теперь понял, что она вообще не женщина, и потому впредь, при появлении ее на экране, будет выключать телевизор- Идеал "домашней" женщины, интересы которой ограничиваются ролями жены и матери, не просто поэтизируется, но агрессивно противопоставляется всем прочим социальным ролям.

Очень непопулярны в России, причем не только среди консервативных мужчин, но и среди женщин, идеи американских феминисток. Для этого есть некоторые объективные основания. Очень даже "модерная" и преподающая в США русская писательница Татьяна Толстая сказала Дюплесси Грэй:

...Как мы можем понять ваших американских феминисток? Некоторые из них говорили мне, wo они борются за право работать в угольных шахтах. Но, дорогая моя, русские женщины борются за то, чтобы не работать в них."20

Многие россияне и россиянки убеждены, что феминистки - сплошь агрессивные и мужеподобные лесбиянки. По словам Дюплесси Грэй, Даниил Гранин спросил ее: "Разве само определение "феминистка" не обозначает женщину, которая абсолютно ненавидит всех мужчин?".21 В данном случае, это, вероятно, недоразумение. Но многие люди думают именно так.

Феминизм часто изображается в искаженном, прямо-таки карикатурном виде. Вот, например, как описывает американских женщин бывший советский писатель и кинорежиссер, а ныне преуспевающий гражданин США, книги которого хорошо издаются и в России, Эфраим Севела:-

Америка пережила женскую освободительную революцию. Феминистки смогли освободиться от мужчин, и, как следствие, часть из них вышла на панель, а часть перешла на секс-вибраторы. Теперь дело дошло до кризиса: страна психопаток. Женщина ложится в постель с мужчиной - чуть не плачет, боится, что не будет оргазма (а его действительно не будет после вибратора на 220 вольт). Так что американки стали в буквальном смысле придатком машины. А американцы умыкают эмигранток <Севелу бросила его советская жена.- И. К>.

Еще американские женщины очень практичны. Кстати, 72 процента богатства страны находится в руках женщин...

А половой акт для американки - это никакой проблемы. Вопрос решается просто, она ложится в постель из любопытства. Вот это американское выражение "То make love" - оно исчерпывающе. Женщина, если она в плохом настроении ложится с мужчиной, может бросить ему такую фразу: "Вы должны меня обслужить*.

Кроме того, на вопрос "How are you?" американка всегда отвечает "fine", считая "невозможным для себя поплакаться кому-нибудь в плечо".22

Конечно же, это пародия, связанная отчасти с трудностями эмигрантского бытия и непониманием американского образа жизни. По уровню своих доходов американки далеко уступают мужчинам. В постель они ложатся не с кем попало, а с кем хотят. Российским мужикам, привыкшим, что ношение штанов автоматически дает право на заботу и внимание, с ними действительно трудно. Напряжение в США не 220, а 110 вольт. Плакаться кому-то в плечо и жаловаться на жизнь там вообще не принято, а всерьез отвечать на вопрос "How are you?" может только человек, не знающий английского языка. Это то же самое, что принять русское "спасибо" (буквально означающее "спаси [вас] Бог"), за благодарственную молитву.

При всех его издержках и крайностях (США, как и Россия, страна контрастов и нелепостей), феминизм - дело серьезное. Появился он и в постсоветской России. Уже в 1989 г. феминистская "Лига освобождения от социальных стереотипов" (ЛОТОС), основательницы которой создали в дальнейшем МЦГИ, провозгласила лозунг "„Пусть реализуется личность, а не пол! <...> Женщине не надо помогать - она не социальный инвалид, ей не надо мешать!" Истинно „женские проблемы" - не проституция, не "женщины-кукушки", не разрушение семьи, не двойная нагрузка, а то, что общество считает их женскими"23

Как пишет Ольга Липовская,-

феминизм позволяет мне, а не государству, мужу или церкви за меня решать, когда я хочу быть матерью, когда не хочу, и хочу ли вообще. Когда я сама выбираю себе, как мне выглядеть и какую одежцу носить. Я хочу, чтобы женщины чувствовали себя удобно в своем теле и в своей одежце, и чтобы им не мешал навязываемый образ стандартных раздетых красавиц, публикуемых на календарях, плакатах и в порнографических журналах. Феминизм как общественное движение существует для того, чтобы в обществе главными бь1ли ценности добра, ненасилия, сотрудничества, а не то, что мы имеем сейчас: конфронтация, войны, соперничество, и неприятие других точек зрения.24

Сегодня эта точка зрения, особенно в вопросе о материнстве, маргинальна. Но у нее, безусловно, есть будущее. Консервативная утопия о возвращении к Домострою неосуществима.

Как ни тяжела жизнь современных российских женщин, подавляющее большинство их, как свидетельствуют многочисленные социологические исследования, не собираются и не согласятся ограничить свою жизнь традиционными ролями жены и матери.25

При опросе ВЦИОМ в 1990 г., на вопрос "Как Вы считаете, что сейчас важнее всего для большинства женщин - семья или работа?" 54 процента опрошенных выбрали семью, причем мнения мужчин и женщин совпали, 37 процентов выбрали эгалитарный подход (семья и работа одинаково важны) и 3 процента отдали предпочтения работе. В опросах 1992 и 1994 гг. доля традиционалистов снизилась до 37 процентов, тогда как доля "эгалитаристов" составила в 1992 г. 49, а в 1994 г. - 44 процента; на приоритетность профессиональной работы для женщин по-прежнему ориентируется незначительное меньшинство.26

Более молодые и лучше образованные мужчины, в свою очередь, настроены более эгалитарно и берут на себя больше домашних, в том числе отцовских, обязанностей, чем это было принято раньше. Зарегистрирована даже добровольная Ассоциация одиноких отцов, борющихся с тем, что при разводе консервативно настроенные судьи, не вникая в обстоятельства дела, как правило, отдают ребенка на воспитание матери.

Тем не менее, взаимоотношения российских мужчин и женщин отличаются большой гендерной рассогласованностью. По выражению Марины Арутюнян, происходит даже "гендерная борьба" за власть и влияние в семье и обществе: "женщины претендуют на значительно большую долю "общественного пирога", чем мужчины склонны были бы им уступить".27

Это усугубляет традиционные коммуникативные трудности взаимоотношений между полами. Как показало проведенное в 1991/92 годах сравнительное исследование 6000 немцев, поляков, венгров, россиян и шведов, российское общественное сознание значительно сильнее подвержено влиянию полоролевых стереотипов, чем культура других европейских стран, и это отрицательно сказывается на характере общения и уровне взаимопонимания мужчин и женщин. Отвечая на вопрос, у кого они находят больше всего понимания, эмоциональной близости и практической помощи, представительниц собственного пола назвали соответственно 73,62 и 52 процента женщин; мужчин поставили на первое место лишь 31, 24 и 43 опрошенных. Та же тенденция обнаружилась и у мужчин: в качестве главных источников понимания представителей собственного пола назвали 77 процентов, эмоциональной близости - 57 процентов и практической помощи - 74 процента опрошенных мужчин.28

Хотя психологические барьеры в отношениях между мужчинами и женщинами существуют везде, в России эти барьеры значительно выше, чем в других европейских странах, и это не может не сказываться также на характере сексуальных, любовных и семейных взаимоотношений.

"Бесполый сексизм" - не просто парадоксальная метафора или насмешка над нашим недавним прошлым, а точное описание весьма своеобразного социокультурного стереотипа. Советская власть пыталась разом изменить, сломать, переиначить всю традиционную систему гендерной стратификации, уничтожить все социальные и психологические корреляты и следствия половых различий и полового неравенства. Эта попытка оказалась утопической, неосуществимой. Провал революционной утопии, отрицавшей все старое, в качестве естественной реакции, возродил консервативную утопию, отрицающую все новое. Бесполость обернулась махровым сексизмом.

Но было бы большой ошибкой оценивать провал советского эксперимента только в идеологических терминах, обвиняя во всем большевиков. Речь идет о глобальных проблемах. "Сексуальный большевизм" так же распространен среди американских левых, будь то феминистки или сексуальные меньшинства, как традиционализм - среди правых. Неудача советского эксперимента, как и он сам, имеет не один, а несколько уровней. Что-то объясняется технической и технологической отсталостью страны, что-то - политическими особенностями тоталитарного государства, что-то - национальным культурным наследием, что-то было невозможно и ошибочно по определению, потому что противоречило универсальным законам человеческой природы. Обо всем этом еще предстоит серьезно думать.