Кто он, победитель оспы?

Ни войны, ни голод, никакие другие болезни не собирали в XVI-XVIIIвеках такую жатву смертей, как оспа. В Европе от нее погибал каждый десятый житель, среди детей — трое из пяти. Люди бросали дома и разбегались, когда в их селения проникал этот невидимый враг.

Ничто не объяснят современнику, какой страх перед оспой испытали наши предки. Победу над этим недугом одержал английский врач Эдуард Дженнер.

Ровно на три года продлил жизнь каждого человеческого поколения, начиная с ХIХ века, этот доктор. Так подсчитал еще Пьер Лаплас.

Казалось бы, человек, сделавший столь много, должен обладать какими-то уникальными чертами. Но первое, что бросается в глаза при знакомстве с Дженнером — как ни странно, их отсутствие. Он не привил себе возвратный тиф, как его российские коллеги Г.Н. Минх и О.О. Мочутковский. Не похищал тела с виселиц, подобно великому врачу и анатому Андреасу Везалию. Не обладал чудесными руками, как немец Теодор Бильрот, разработавший столько операций, что он один был эпохой в хирургии. Дженнер лишь усовершенствовал способ лечения, о котором знали до него. И все же из открытий медико-биологической науки только изобретение пенициллина Флемингом по своим последствиям во всемирном здравоохранении может сравниться с победой Дженнера над оспой.

Он родился в 1749 году в Берклее, захолустном местечке Глочестерского графства, в семье пастора. После приходской школы юноша выбрал профессию врача. Он учился в Лондоне, у известного анатома Гунтера. В двадцать четыре года молодой человек уже известен в кругу английских натуралистов. Он мастерски изготовил препараты из материалов коллекций, привезенных капитаном Куком. Отправляясь во второе путешествие, мореплаватель предлагает Эдуарду место натуралиста на своем корабле. Но Дженнер вернулся в Берклей. Несмотря на неудобства провинциальной жизни, окружающее невежество и пустоту, он сумел хорошо устроиться в своем захолустье и разумно заполнял свое время. Неутомимо занимаясь наукой и врачебной практикой, он отдавал дань своего уважения и искусству. Дженнер играл на нескольких музыкальных инструментах; под его руководством составлялись хоры и оркестры, которыми восторгалась местная неприхотливая публика.

Но если занятия Дженнера естествознанием и искусством не поднимались выше дилетантства, то в своем главном занятии это был, бесспорно, профессионал. Больные, но не коллеги, ценили его как врача и человека. Дженнер не разу не отказал в помощи беднякам. Он сделал несколько замечательных наблюдений над изменениями сосудов сердца у умерших от атеросклероза. Однако странный для многих коллег доктор не спешил публиковать свои замечания о симптомах и паталоанатомических проявлениях грудной жабы. Ведь они могли побеспокоить его старого учителя, профессора Гунтера, страдавшего этим недугом!

Итак, жил в доброй старой Англии добропорядочный семьянин и любезный собеседник с мягкими чертами лица и вьющимися светлыми волосами, "сумевший во всех отношениях хорошо устроиться", склонный к полноте провинциальных интеллигент, способный исследователь доктор Эдуард Дженнер. И ему уже за сорок.

Тогда что же приведет его к величию? Не то ли побочное занятие, которое он старательно скрывал от окружающих? Ведь из-за него Дженнера недолюбливают местные лекари, посмеиваются соседи. Скоро по приезду в Берклей это занятие Дженнера потеснит часы его врачебной практики, наконец, не оставит времени ни на что другое и разорит семью. "Неуемное хобби" Эдуарда Дженнера было связано с коровами, зараженными коровьей оспой. Дженнера интересовало загадочное свойство этой болезни: служить для переболевших ею людей щитом от натуральной человеческой оспы.

Кстати, уже был известен и другой "щит" — инокуляция. Метод состоял в том, что материал от оспенного больного (корочки, содержимое гнойников и др.) обрабатывали особым раствором, а затем заражали людей. Чаще всего они заболевали оспой в ослабленной форме, а потом становились невосприимчивыми к этому недугу. Однако нередки были случаи тяжелых прививок. Инокулированные заражали и окружающих, у которых оспа уже протекала в обычной форме. Но пока не знали лучшего приема, инокуляций делалось все больше. А лучший прием состоял в том, чтобы вызвать перекрестный иммунитет за счет введения в организм менее вредоносного вируса, в частности возбудителя коровьей оспы. Это заболевание протекает в довольно легкой форме у коров и зараженных дольщиц. О предохраняющем от натуральной оспы свойстве непроизвольных прививок, которые совершались при доении коров, задолго до Дженнера знали пастухи в Мексике, да и в самом Глочестерском графстве.

Такое явление не раз привлекало внимание ученых. Несколько врачей докладывали о целебных свойствах коровьей оспы, но их сообщениям не придавали значения.

Однажды Дженнер обследовал крестьянку, у которой до этого определили натуральную оспу. Но больная доказывала, что это невозможно, так как у нее раньше была коровья оспа. В этот день зародилось "коровье увлечение" Эдуарда Дженнера. Ничем особенным, казалось бы, не отличаясь от своих врачей-современников, Дженнер повел себя иначе, чем они, столкнувшись с таким курьезом, как целебные свойства коровьей оспы. Он не приписал их народному суеверию, а поверил в них, вначале, может, и интуитивно. Однако затем Дженнер потратил тридцать лет жизни, чтобы четко отличить коровью оспу от сходных заболеваний животных, выбрать наиболее удачное время для заготовления вакцин и разработать способы ее хранения. После визитов к больным, он разъезжал по окрестным деревням, наблюдал перенесших перенесших коровью оспу — не заболеют ли они натуральной, навещал коровники и ждал эпидемий коровьей оспы, рисовал коровьи вымя с гнойниками и прививал оспенный материал животным. С потрясающей кропотливостью он готовил единственный эксперимент, который продлится всего несколько дней.

Но может, биографы Дженнера все же не разглядели в нем черты гениальности, и если в их описаниях он выглядел эдаким чудаком, всецело поглощенным болезнями коров и людей, то на самом деле это была гордая, самолюбивая натура, наделенная исполинской силой и ищущая ей применение? Допустим, что Дженнер потому и уезжает в свое захолустье, что в Лондоне не было ни коров, ни вирусов их оспы, а он чувствовал себя пригодным на нечто большее, чем разбирать чужие коллекции или плыть вокруг света под парусами чужой славы. Но все эти красивые слова нисколько не приблизят нас к загадке Эдуарда Дженнер, поскольку приложить их к нему можно, лишь поступившись правдой. Прежде всего из его собственных писем складывается образ вполне земного человека, вовсе не избегающего общества, особенно — сидящего за хорошим столом. И Дженнер едва ли стал бы несчастен, если бы вакцинациями уже пользовались, а ничем другим он не прославился!

"Если бы меня спросили, — писал Дженнер,- представляет ли мое исследование плод чистой любознательности или преследует какую-нибудь благую цель, то я бы ответил, что инокуляция…все-таки нередко ведет к обезображиванию кожи, а иногда даже… ведет за собой роковой исход. Эти обстоятельства должны… вызывать известную степень тягостного беспокойства за последствия инокуляции. С другой стороны, я никогда не слыхал о роковых последствиях от заболевания коровьей оспой, даже если она отличалась наиболее неблагоприятным течением… И так как очевидно,

что эта болезнь делает организм вполне невосприимчивым к оспенной заразе, то не в праве ли мы заключить, что этот способ прививки мог бы иметь предпочтение?" Итак, тридцать лет жизни ради того, чтобы заменить один способ прививок другим, более безопасным!

А может быть, гениальности и не было? А был до конца выполненный добросовестным и скромным врачом долг во имя людей и их блага? И еще, но не на первом месте, благоприятное стечение обстоятельств, называемое везением, правда, не такое уж завидное, учитывая тридцатилетнюю плату за успех.

В мае 1796 года Дженнер привил восьмилетнему Джеймсу Филипсу вакцинный материал, взятый с кожи женщины, заразившейся при доении коровы. Мальчик перенес легкое заболевание и вскоре поправился. Теперь оставалось проверить, защитит ли его вакцинация от натуральной оспы. 1 июля того же года Дженнер привил мальчику содержимое гнойника оспенного больного. Доктор по нескольку раз в день навещал мальчика, даже залихорадил вместе с ним. Три дня прошло. Ребенок был здоров! Но Дженнер потратил еще много времени, чтобы доказать на новых испытуемых действенность своего метода. И только через два года он за свой счет напечатал трактат о результатах опыта. До этого из лондонского научного сборника ему вернули рукопись вместе с советом не рисковать свои добрым именем.

Итак, трактат Дженнера вышел в свет. Открытие стало сенсацией. Но голоса частных ученых, которые проверили сообщения Дженнера и докладывали об удачных вакцинациях, надолго заглушили те, кто печатно называл его шарлатаном и надувателем. Когда из своего захолустья этот доктор громил научными доказательствами невежд, его удары были сокрушительны. Зато тогда, когда надо было действовать в приёмных лондонских вельмож, в прессе, судах, где разбирались тяжбы против него, Дженнер проявил куда меньше стойкости.

Однако слишком страшна была оспа, и в отличие от других открытий, здесь не потребовались годы, чтобы сделанное Дженнером вписалось в сознание века. Ещё в разгар нападок на него, в 1800 году, вакцинацию сделали обязательной в английской армии. Через год на иглах из слоновой кости вакцину привозят в Россию. Прививки становятся обязательными в Дании, Швеции, Норвегии, Пруссии, Баварии. Вскоре в Лондоне был основан "Королевский Дженнеровский институт для уничтожения оспы". Его председателем назначается Дженнер. Университеты и врачебные общества избирают его своим членом,

а города — почётным гражданином. Даже индейцы Северной Америки шлют ему почётный пояс.

Между тем Дженнер, видевший за сотни километров ошибки его последователей, и в своей огромной переписке указывавший на них, не заметил, что дельцы и его коллеги на вакцинации делают состояния. Он же давно истратил небольшие сбережения, накопленные врачебной практикой, за последние годы им к тому же утерянной. Поэтому друзьям пришлось открыть ему глаза на бедственное положение семьи. Только тогда Дженнер обратился к парламентёру с просьбой "даровать ему награду по благоусмотрению Собрания". В 1802 году, парламент постановил выдать ему десять тысяч фунтов стерлингов, затем уже по собственному почину, ещё двадцать тысяч.

Казалось, Дженнеру пора поселиться в столице, принимать выражения признательности и восхищения. Но он возвращается в Берклей к своим больным. "До сих пор я не искал высоких мест на пути жизни, любил долину, а не горы, ужели теперь, когда приближается вечер моей жизни, пойду искать богатства и почестей?" — говорит Дженнер.

И однако теперь, став состоятельным человеком, он пишет Александру I, что "получил от людей много похвал, но не признательность". Дженнер жалуется. Дженнер стареет. На портрете, написанном в те годы, он напоминает коротко остриженную пожилую леди в строгих чёрных одеждах, с брезгливым выражением усталого, одутловатого лица. После того, как жена умерла, а его дети разъехались, он живёт в Берклее безвыездно.

Последние годы его жизни прошли похоже на два последних дня. Он сходил в соседнюю деревню, распорядился о раздаче дров беднякам. Зашёл в мастерскую племянника, где тот рисовал. Затем навестил пациента. Ночь прошла как обычно. Утром он работал в библиотеке, отвечая на письма. Послал слугу узнать, готов ли завтрак. Когда тот вернулся, Дженнер лежал на полу без сознания — произошел инсульт. 26 января 1823 года Дженнера не стало. Вместо Вестминстерского аббатства, по завещанию Дженнера его похоронили на кладбище Берклея. Итальянский скульптор Джулио Монтеверде создал надгробную статую, где ребёнку лежащему на коленях врача, делается прививка. Так почтили великого врача и ученого, его победу над оспой и долг, выполненный до конца.

Александр Орлов

www.medpulse.ru